Малой родине

Малой родины мне не забыть никогда.
Не забыть восхитительных вёсен.
Серебро на висках отливают года.
На лице гравирует морщинки беда.
И бедовые взгляды не те, как тогда,
Но ещё, слава Богу, не осень.

Я к блондинке знакомой с волненьем иду.
Нас в объятия прошлое бросит.
Вспомним смятые травы на cтаром пруду.
Вспомним лунные ночи в заросшем саду.
Загрустим – сколько стало нам в этом году,
Но ещё, слава Богу, не осень.

А я в краю черёмуховом рос,
Где так забавно пляшут трясогузки.
Дышал настоем солнечных берёз,
Гордился тем, что я родился русским.

Я пил туман над Нерскою рекой,
Картошку пёк на выкопанной ниве,
Знал все места грибные в Куровской,
В стогу под небом спал на Волчьей Гриве.

Мне в дар природу Родину дала.
Она меня в лугах хмельных учила,
Крестом благословляла на дела
И мудрый ключ поэзии вручила.

И с той поры она в моих мечтах.
Как мне опять обнять её охота!
Упасть в траву с ромашками в цветах,
И топкое пройти с шестом болото.

Ворваться в мир ушедших детских лет,
Росою ноги остудить босые,
Встречать с зарёю утренний рассвет
И восторгаться: — я твой сын, Россия!

Я так по родине тоскую,
Как будто ей давал обет
Вернуться снова в Куровскую,
Хотя б на склоне зрелых лет.

И бередят мне душу раны,
Лишь только загрущу в тиши –
Над Нерской – братские курганы
И Волчьей Гривы камыши.

Я там по грудь тонул в покосах,
Я криком резал тишину
И в речку плюхался с откоса,
Взбивая пенную волну.

Я руки обжигал в крапиве –
Неугомонный был пострел,
Картошку на колхозной ниве
Выкапывал и пёк в костре.

Мне не забыть густые росы,
Тропинку через камыши,
Слепяще-белые берёзы,
Как песнь и боль моей души.

Стою в Куровском на кургане.
За речкой бушует люпин.
Звенят, как монеты в кармане,
Горящие грозди рябин.

У берега съёжились ивы.
Поёт на ветру березняк.
И жгучие листья крапивы
Насквозь продувает сквозняк.

Ольха, распустившая косы,
Застыла безмолвно в тиши.
И как надоевшие осы,
В осоке шуршат камыши.

Стреноженный мерин пасётся –
Лоснятся крутые бока.
И горько осина смеётся,
И медленно льётся река.

А в пойме в молочных туманах
Ворчит недовольно ручей.
Я вновь в Куровском на курганах
На родине малой моей.

Когда плыву над бездной океана,
Когда тону в бескрайности полей,
Мне видится за дымкою тумана
Далёкий берег юности моей.

Старинный монастырь с заросшим гротом
Разбойничий на Волчьей Гриве лес,
Комаринское топкое болото,
И на курганах глубина небес.

Чарующая красота затона,
Черёмуховый, белоснежный шёлк
И танцплощадка возле стадиона,
Где я свою любимую нашёл.

Я переполнен грустью и тоскою.
Мне с каждым годом без тебя трудней.
Я вечный сын твой город Куровское
Далёкий берег юности моей.

Я в Куровском на Волчьей Гриве
В урочище дремучих мест.
Иду картофельною нивой,
Как изменилось всё окрест.

Сейчас тут лязг машин урчащих.
Кварталы живописных дач.
Я помню в детстве в здешних чащах
Нас шибко напугал секач.

Здесь раньше лес стонал от ветра.
Скрипели злобно камыши.
Здесь на десятки километров
Не встретишь ни одной души.

Что стало с этим тёмным краем?!
Здесь в дебрях днём терялся свет.
Украли девственность, украли —
Сегодня Волчьей Гривы нет!

Смотрю, невольно льются слёзы.
И боль рождает новый стих.
Ко мне из юности берёзы
Спешат в серёжках золотых. 

Встречают сосны, словно друга.
Макушки ввинчены в зенит.
А на опушке рядом с лугом
Осина трепетно звенит.

Рябина что-то шепчет иве….
Ты будто в сказочном раю.
Я в Куровском на Волчьей Гриве
Стою у детства на краю.

Мой Городок в тени берёз и сосен,
Раскинутый над Нерскою рекой,
Забрал мои шальные тридцать вёсен
И дал «зелёный свет» из Куровской.

Умчался я. Минуло снова тридцать.
В других краях корнями в землю врос.
Но до сих пор мне дом родимый снится
Под кронами задумчивых берёз.

Вот вышла мать из дома спозаранку:
Пшено бросает курам у крыльца,
Переливает молоко из банки
И помидоры режет для отца.

А под окном пылают георгины,
В саду поёт залётный соловей,
И я гоню сухою хворостиной,
Гоню на пруд прожорливых гусей.

Я лес читал закрытыми глазами.
Поскольку в детстве не было забот,
Исколесил все тропы с пацанами,
Все топи знал Ивановских болот.

Излазил все карьеры под Новинкой,
На Цаплинском ловил проворных щук
Залатанной ловушкою-корзинкой,
Порой, бывало, по пятнадцать штук.

А если день вставал на радость жаркий,
Трусы и майки, побросав в траву,
У Красного моста за Пролетаркой,
Мы с бреднем шли в атаку на плотву.

До речки Вольной шлёпали лугами,
Переходили небольшой ручей,
И там, в канаве голыми руками 
Из ила доставали карасей.

Для нас раздолье было как утеха,
Резвились мы средь сосен и дубов.
И распирала гордость от успеха
Нести лукошко, полное грибов.

И с чёрными зубами от черники,
Измазанные ею до ушей,
С бидоном трёхлитровым земляники
Мы шли в кругу беспечных малышей.

Какое жизнерадостное детство!
Хочу обратно в этот чудный сад.
Но сад отцвёл и никуда не деться.
Года мои уносит листопад.

Стою на кургане над тихою речкой.
Два ястреба в бездне воздушной парят,
И бьётся в нахлынувших чувствах сердечко,
И щёки от радостной встречи горят.

Гляжу и никак не могу наглядеться
На платья берёзок, застывших рядком,
На милый посёлок далёкого детства,
Который давно уже стал городком.

Здесь вырос я, в росах купаясь с рассветом,
Влюблялся, грачиный тревожил покой,
С ватагою мчался по ягоды летом,
Знал каждую тропку в лесах Куровской.

Мне всё здесь до боли знакомо и мило.
Родные берёзы, как сёстры, близки!
И сердце трепещет: оно не забыло,
Оно не забыло любви, и тоски.

Родился я под крик кукушки,
Под мелодичный высвист кос,
На Волчьей Гриве, у опушки,
Под шелест озорных берёз.

Рубашка стала мне пелёнкой,
А зыбкой – сено под кустом.
Легко однажды стать ребёнком,
Как человеком стать потом?

Братские курганы в Куровской.
Белые под ёлками в июле,
Да с немою грустью и тоской
Сосны вековые в карауле.

Тень луны на землю упадёт.
Небо о вершины разобьётся.
Но уже из детства не взойдёт
Солнце, утонувшее в колодце.

Закурится костёр,
Как над сопкой вулкан закурится.
И потянет дымком на закате уставшего дня.
Налетит ветерок,
И костёр, как пожар, разгорится,
И рванет в высоту языками слепого огня.

Я смотрю на огонь.
Как он бешено рвётся от ветра.
Сколько в пламени этом жестокости, горя и зла.
Где пройдёт «Красный конь»,
Остаётся лишь горсточка пепла,
Только горсточка пепла, да в чреве бес телом зола.

Я свидетелем был:
Полыхали болота Шатуры.
В Куровской нефтебазу солдаты спасали три дня.
Дым отравленный плыл.
У погибших лосей тлели шкуры.
Будьте бдительны люди, храните леса от огня!

Как муторно на сердце от погоды,
Не пишется – всё валится из рук.
Так было лишь в мальчишеские годы,
Когда со мной не соглашался друг.

Когда отец ругал меня за двойки,
Как может лишь ругать один отец.
Я прятался в сенях под старой койкой,
Как прячется на грядке огурец.

Я не терпел насилья и угрозы,
Не оставался бессловесным пнём.
За что отец, как «Сидорову козу»,
Хлестал меня по заднице ремнём.

И жизнь моя казалась мне несчастной,
А время шло, я продолжал расти…
Но, за науку эту, ежечасно
Шепчу отцу сыновнее прости.

Прости отец за молодые годы,
За то, что был к твоим советам глух…
Как муторно на сердце от погоды
И как легко от тёплых мыслей вслух.